О встрече Сретения и Валентинова дня

Случайно ли, что «Валентинов день» вплотную предшествует Сретению Господню? Нет ли здесь указания на их встречу, а вместе с тем и на встречу близких, хотя и весьма разноуровневых ценностей?..

Это все не просто встречи, это – сретения.

«Сретение» в переводе на русский значит «встреча».
Сопоставляя эти два слова, вроде бы, одинаковые по смыслу, невольно ловлю себя на мысли, что есть в церковно-славянских названиях событий библейской истории, а также посвященных им праздников, что-то неистребимо оправданное.
Несомненно, в определенном контексте и слово «встреча» наполняется религиозным смыслом, однако, скажи «сретение»… и всё. Мы оказываемся в определенном понятийном пространстве, в котором слово «сретение» тоже остается многозначным, указывая и на соответствующее событие, и на личный опыт встречи с Богом каждой верующей души.
Но оно прочно остается в рамках христианского, я бы даже уточнил: православного дискурса. «Встреча» – это другое не только слово, но и понятие. Не тождественное «сретению», а более широкое по объему, родовое по отношению к нему. «Встреча» по содержанию меняется в зависимости от контекста, тогда как «сретение» само определяет контекст, как бы погружает нас в него.
В слове «встреча» есть какие-то едва уловимые смысловые оттенки случайного (хотя, всем понятно, что зачастую встречи разного уровня и типа заранее планируются), стихийного, хотя и не бессмысленного, наоборот, скорее, чего-то судьбоносного, предопределенного, быть может, даже рокового…
«Сретение» – тут нет никакой стихийности, но и о предопределенности как-то неприлично, что ли, говорить… Сущность этого явления – особая промыслительность (а Промысел Божий – это в первую очередь забота Божия).
Встречи могут быть, условно говоря, случайными или вынужденными. Сретение – нет. В нем проявляется какое-то умонепостижимое сочетание промыслительной предопределенности и нравственной свободы выбора: св. Симеон не ведется помимо своей воли на предопределенную встречу с Богомладенцем, он извещен свыше и стремится к ней; Богородице предстает Архангел Гавриил независимо от Ее желания, но встреча – это контакт, на который Приснодева могла и не пойти, а явление Архангела так и осталось бы явлением, не перейдя во встречу. Однако: «Се, Раба Господня; да будет Мне по слову твоему» (Лк. 1; 38).
 
Это все не просто встречи, это – сретения.
В нашей жизни множество событий было, и еще будут, чье предназначение – стать встречами. Что-то состоялось как встреча, что-то – нет, и уже никогда не состоится. И лишь некоторые из них должны были стать сретениями, однако, или мы их вообще проглядели, или же отозвались, и как встречи они состоялись, да, но, не облекаясь в сретенскую промыслительность, оставаясь непонятыми нами по смыслу и не достигая своего предназначения, так и остались они всего лишь встречами.
Впрочем, для кого-то и не «всего лишь».
«Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…» – интересная и говорящая последовательность, не правда ли? «Я встретил девушку, полумесяцем бровь…» – сколько в этих словах надежды для тех, кто разделяет радость поющей о своем счастье души! Встреча – начало высоких, светлых отношений (во всяком случае, таковы наши ожидания, поэтому, хотя и о случайно оказавшихся в одном месте в одно время врагах говорят, что они встретились, но все же их столкновение встречей не назовут).

Она же – повод к тому, чтобы обнаружить «ожившим» в своем «отжившем сердце» «все былое» и понять, что «тут не одно воспоминанье» (другой вопрос: к добру ли?).
Есть мнение, что «только раз бывает в жизни встреча, только раз с судьбою рвется нить», сердце трогает противопоставление «первая встреча, последняя встреча» – все это свидетельствует о понимании встречи как начала чего-то важного, судьбоносного, ценного и… нет, не случайного, потому что это должно произойти, но может и не состояться, если мы не отзовемся, не предпримем энергичных усилий, чтобы не упустить своего счастья, если не распознаем его, не поймем, как себя вести!
Состоится ли встреча? Какое захватывающее сочетание случая и волевого выбора: первое – само пересечение жизненных путей двух или более людей, второе – их выбор в этой ситуации (заметят ли они друг друга, как отзовутся на внутренний импульс сделать «шаг навстречу», что сделают, чтобы потоком жизни их не разнесло в разные стороны на недосягаемое расстояние?).
Случайно ли, что столь «доставший» многих из нас, импортированный в эпоху политического климакса (названного нейтральным словом «перестройка»), «Валентинов день» вплотную предшествует Сретению Господню?
Нет ли здесь указания на их встречу, а вместе с тем и на встречу близких, хотя и весьма разноуровневых ценностей; не на столкновение, и именно на встречу?..
На первый взгляд, особенно, если вчитаться в текст Сретенской службы, никаких точек соприкосновения нет. Тут даже о столкновении, казалось бы, нет повода говорить, настолько разные уровни бытия затрагиваются романтическими настроениями и, например, вот этими словами: «Младенствуеши мене ради, Ветхий деньми: чищением приобщаешися, чистейший Боже, да плоть увериши мне, юже от Девы. И сим Симеон поучаяся, позна Тя Бога, явльшагося плотию, и яко жизнь лобзаше, и радуяся, старчески взываше: отпусти мене, Тебе бо видех, Живота всяческих!»
Кстати, небольшое отступление о Ветхом деньми. Чуть выше, в стихире на литии есть еще одно подтверждение неуместности, с точки зрения Священного Предания, изображения Отца в виде старца, как если бы именно Он понимался под «Ветхим деньми» (Дан. 7; 9): «Ветхий деньми, Иже закон древле в Синаи дав Моисею, днесь младенец видится, и по закону яко закона Творец, закон исполняя, во храм приносится, и старцу дается».
Вернемся к неслучайной случайности следования праздника Сретения непосредственно за, казалось бы, чуждым и даже враждебным ему по духу Валентиновым днем.
В самом деле, смыслы этих праздников несопоставимы ни по масштабности (в одном случае речь о домостроительстве спасения рода человеческого, в другом – о чем-то происходящем на индивидуальном уровне и зачастую весьма недолго), ни по сущности (Сретение – праздник любви Божией, открывающейся человеку, и любви человека к своему Спасителю; любви святой, недоступной никакому искажению в угоду страстям; любви небесной, в которой человечество усыновляется Отцу Небесному; любви вечной и нетленной, приобщающей к вечной жизни, тогда как Валентинов день – праздник любви человеческой и тленной как все земное, даже не столько любви, а влюбленности, о которой что-то подозрительно модно стало пренебрежительно отзываться, как если бы это состояние ничего общего с любовью и не имело бы; праздник, утверждающий торжество душевности над рассудочностью, но никак не духа над душевностью, если не наоборот; праздник чувства, да, возносящего от земли, но в какое-то сомнительное промежуточное пространство, которое иные люди склонны принимать за небеса, что должно настораживать тех, кто достаточно высоко ценит трезвение).
С какой же стати нам в праздник Сретения вспоминать о Валентиновом дне, по какому-то досадному недоразумению ему предшествующем?
Можно было бы и не вспоминать, ничего, по большому счету, не потеряли бы, но учитывая некоторое «увлечение духовностью», характерное для неофитствующего сознания, отвергающего все, что ниже уровня третьего неба, до которого был восхищен Апостол (2 Кор. 12; 1 – 4), стоит обратить внимание вот на что: любовь небесная иной природы, нежели земная, но и у неба, и у земли – один Творец.
Если в любви земной трудно увидеть образ любви небесной – это наши проблемы. Дольний мир – икона мира горнего. Всё по-человечески естественное – икона человеческого по образу Божиему, но… в отличие от природы окружающего мира – «твари, покорившейся суете не добровольно, но по воле покорившего ее, стенающей и мучающейся доныне» (Рим. 8; 20 – 22), человеческая природа искажается паразитирующем на ней грехом до неузнаваемости, неразличимости богоподобных черт, даже до их карикатуризации, если можно так выразиться. Однако было бы опрометчиво, из-за страстных примесей, пренебрегать и тем, к чему грех примешивается, недооценивая естественное, и вместо того, чтобы его очищать, пропалывать, фильтровать, просто отбрасывать как гнилушку какую.
Любовь земная – бледный слепок с любви небесной. Если угодно, это – тренажер, то самое «неправедное (ненастоящее – И.П.) богатство» (Лк. 16; 10 – 11), которым следует мудро распорядиться, чтобы стать достойным доверия и получить богатство истинное. Чужда небесной любви не любовь земная, не влюбленность, а те страстные примеси, которыми вскисают наши чувства и заполняют все душевное пространство, не оставляя места духу, подменяя его душевностью.
Если с такой стороны подойти к теме любви, дружбы, влюбленности, а вместе с этим и к теме встречи двух родственных душ, то календарная близость Валентинова дня и Сретения Господня может уже не показаться полной случайностью: с силой Божией, силой обновляющей творение, силой, освобождающей от власти греха, избавляющей от проклятия и преодолевающей смерть, встречается в этом грешном мире немощь человеческая, ищущая спасения в единении двух сердец.
Да-да, немощная душа ищет и порой заблуждается, погрешая в удовлетворении одним лишь этим бегством из пустыни одиночества в оазис любви, однако в этом оазисе она начинает трудиться, возделывать его, выкорчевывая многие «терния и волчцы» из своей почвы и тем самым расчищает пространство для вселения силы Божией. Протоиерей Игорь Прекуп